Хотите понять, что такое настоящая глубокая “одаренность” чиновников от культуры — городских, да и федеральных?
Оцените уровень свежих увольнений и назначений в театральной сфере, о них объявлено 29 июня.
От художественного руководства освобождены Иосиф Райхельгауз (на фото вверху), “Школа современной пьесы”, Алексей Агранович, “Гоголь-центр”, Виктор Рыжаков, “Современник”.
Вглядимся в главных героев событий.Сначала — в освобождённых.
За каждой личностью — свой сюжет. Хоть все они покрыты слоями одной вязкой идеологической тины.
Самый прозрачный случай — Иосифа Райхельгауза, основателя и автора идеи Театра современной пьесы.
На его счету с февраля — увольнение Марата Башарова, поддержавшего “военную спецоперацию“; высказывания об Одессе, родине, которой не изменяют, не те ноты в комментариях к происходящему. Тут же выяснилось: “развалил театр”.
В случае Аграновича не простили факта перемещения Серебренникова на Запад.
Погашен долг по делу “Седьмой студии”? Снят новый фильм и представлен в Каннах? Делаются заявления за ныне ненавистным “бугром”? Стереть память о сценической биографии, уничтожить сам прецедент театральной вольности.
К “Гоголь-центру” можно относиться с экстатическим обожанием, или равнодушно, но Серебренников сделал его полигоном экспериментов, модной и громкой театральной площадкой, которую страстно любили и страстно ненавидели, в которую стремились и по поводу которой, как мы помним, развязывали идеологически-юридические войны.
Впрочем, судьба его, кажется, была решена в день ареста художественного руководителя; три года, что длился процесс казалось, что будущее этого театра колеблется на весах закулисного правосудия, но до поры незримые регуляторы не хотели резких движений.
Теперь — безразлично.
СВО стала не только катализатором решений в сфере культуры, но и резким усилителем вкуса пепла во всех глотках, что не поют “Осанну” происходящему.
Агранович ситуацию спасти не мог, возможно, и не пытался.
Наконец — “Современник”.
Почему-то вспоминается говорящий жест Гармаша перед выходом на сцену, где стоял гроб с телом Галины Волчек. Сергей Леонидович в кулисах (было видно с моего места в зале) деловито, по-хозяйски подтянул брюки: дескать, “Современник” — мой.
И вдруг оказалось: триумф отложен.
Против Рыжакова с первого дня назначения велась глубоко эшелонированная в кабинетах Старой площади война
К тому же в театре работает Ахеджакова. Человек, чья позиция в соединении со всенародной популярностью и природной прямотой — серпом по нежным местам власть предержащих.
Всякое лыко тут в строку: и спектакль “Первый хлеб” с ахеджаковской ролью, и возмущённые им “ветераны”. А главное — подпись Рыжакова под антивоенным письмом худруков.
— “Каждый ответит”! — короткая фразочка носится в воздухе с начала марта. Контракты с первыми лицами русской сцены заключены на год. “Посмотрим, посмотрим, — сказал старик Дра-дра!”. И мы, похоже, увидим. Видим уже.
Ну, а теперь — апофеоз: кого назначили, кто именно персонифицирует курс на эффективность и лояльность.
На место Райхельгауза — Дмитрия Астрахана.
Знаковый выбор.
Хоть бы одно театральное событие за биографию — хотя бы один спектакль, не подернутый коммерческим расчетом?
Ни единого. Астрахан — человек во всех отношениях умелый. И пьесы ставит, и кино снимает, и публику знает, как ублажить, и вхож.
Но главное: точно не будет рассказывать миру про своё не такое, как надо, отношение к СВО.
На место Аграновича — Антон Яковлев.
Ему почти хочется сочувствовать. Как человек, который ни разу в жизни не руководил театром, мог согласиться пойти в “Гоголь-центр”? С его крутой, избалованной успехом труппой, с его уже отвердевшими в бронзу борьбой и достижениями?
Великий Эфрос умер, решившись заместить великого Любимова.
Тут величины принципиально другие, но каркас ситуации схожий. Нельзя вставать на сторону сильного в подобных обстоятельствах, нельзя брать на себя роль “спасителя” ситуации — не простят ни актёры, ни зрители, ни история.
И наконец, вместо Рыжакова — худсовет “Современника”.
Во времена, когда у него была самая сильная труппа в стране, когда работали Ефремов, Евстигнеев, Гафт, Даль, Кваша, Табаков — был худсовет. Большинство протоколов до сих пор закрыты. Ещё живы участники событий, воспоминающие ту сыворотку правды с неслабеющим ужасом.
Чего же ждать от “Современника” сегодняшнего? Возвращения Гармаша, надо полагать. Худсовет, скорее всего — лишь форма перехода. К ещё одному очередному актерскому правлению.
Что ж, по итогам этих беспомощных, но циничных кадровых движений, стоило бы тоже произвести реформу — вымести всех, кто отвечает за театр, и шире — за культуру — березовым веником. Пока хоть что-то уцелело.
“Военная спецоперация” стремительно изменила атмосферу общества.
Битва не кончилась, а театральный пейзаж уже — после неё. Москва прямо сейчас, на наших глазах перестаёт быть театральной столицей страны: Туминаса нет, Крымова нет, Карбаускиса нет, непонятно, есть ли Бутусов, Женовач оттеснён на второй план.
В Малом застой, во МХАТе — Кехман, в Камергерском — Хабенский.
Безнадёга точка ру.
И пенициллин на торте — телеграм-плесень.
Когда-то Булгаков писал, что власть двадцатых годов в советской печати сознательно поощряла агрессию, поощряла ненависть. Потому что общество, дышащее ненавистью, расколото и бессильно.
Сегодня — электронное повторение в виде телеграм-каналов, якобы, о театре. Там зверино ненавидят культуру, ее творцов, манипулируют, лгут. Будто охранка стала выпускать установочные бюллетени: уволить каждого, кто не поддерживает, стереть в порошок всех, кто уехал, оболгать всех, кому завидуешь.
И как советские газеты, (которых советовал никогда не читать профессор Преображенский), отражали лицо советской власти, так сегодняшние сетки — светлый лик заказчиков.
А на нем мучительные вопросы. Ну, а собственно — зачем театр? А главное: зачем так много театров? Ведь в театре толпа становится народом, а вот это как раз незачем.
Возможно, один из перспективных трендов нового мира совсем простой: слияние и сокращение ГБУКов ради производства БУКов.
Но в театре все ещё есть зрители, которые на стороне свободы, а не СВО; но само время тысячами голосов ответило на вопрос, возможна ли поэзия после Освенцима, но с начала веков театр как инструмент человеческого самопознания пережил множество спецопераций.
Переживет и эту.
Марина Токарева, НГ
В качестве постскриптума хочется добавить фразу Салтыкова-Щедрина: “Благонадёжность — это клеймо, для приобретения которого необходимо сделать какую-нибудь пакость“.
